LERMONTOV - SEI POESIE

RUS/IT/EN

Traduzione di Andrej Maksimovič

Translation by Andrej Maksimovič

ЛЕ́РМОНТОВ – ШЕСТЬ ПОЭМ

LERMONTOV - SIX POEMS

Mikhail Yuryevich Lermontov (1814-1841)

МОЙ ЛОМ 

Мой дом везде, где есть небесный свод,

Где только слышны звуки песен.

Всё, в чем есть искра жизни, в нём живет,

Но для поэта он не тесен. 

До самых звезд он кровлей досягает,

И от одной стены к другой – 

Далекий путь, который измеряет

Жилец не взором, но душой. 

Есть чувство правды в сердце человека,

Святое вечности зерно: 

Пространство без границ, теченье века

Объемлет в краткий миг оно. 

И всемогущим мой прекрасный дом

Для чувства этого построен, 

И осужден страдать я долго в нём,

И в нём лишь буду я спокоен.

CASA MIA 

Ovunque posi il cielo è casa mia,

Dove si odono canzoni soltanto;

In lei ogni cosa splende di vita,

E ciò ad un poeta dà spazio 

Il suo tetto attinge alle stelle,

Ed il sentiero che corre fra le mura

È così lungo, che non lo sguardo,

Ma solo il cuore ne ha misura.

Nell’uomo giace un senso di verità:

Quel sacro germoglio di eternità

Che interminati spazi e secoli interi

In un solo istante accoglie… 

La mia meravigliosa casa onnipotente

Per questo senso è stata costruita:

A lungo dovrò io soffrire in essa,

Ma solo in essa avrò quiete in vita.

MY HOME 

Everywhere under the sky is home;

Where only songs us men can hear,

Where full of life sparks the world,

And this makes a poet even freer. 

From the stars draws my home’s roof;

And from one of his walls to another,

There’s a path whose measure is proved,

Not by the eyes, but by the heart rather. 

A sense of truth in a man’s soul lays:

The sacred seed, the sprout of eternity,

That in a single moment can embrace,

Centuries and spaces close to infinity. 

Oh and just for this sense,

the Lord Has built this great almighty home;

And only here I’m damned to pain,

But only here, peace shall have my days.

ПРОРОК 

С тех пор как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я 

Страницы злобы и порока. 

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья. 

Посыпал пеплом я главу,

Из городов бежал я нищий,

И вот в пустыне я живу, 

Как птицы, даром божьей пищи; 

Завет предвечного храня,

Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня,

Лучами радостно играя. 

Когда же через шумный град

Я пробираюсь торопливо,

То старцы детям говорят

С улыбкою самолюбивой: 

«Смотрите: вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами:

Глупец, хотел уверить нас,

Что бог гласит его устами! 

Смотрите ж, дети, на него:

Как он угрюм, и худ, и бледен!

Смотрите, как он наг и беден,

Как презирают все его!»

IL PROFETA 

Perché il Signore, del profeta

Mi ha donato l’onniscienza, 

Nello sguardo degli uomini, 

Lessi pagine di vizio e violenza.

I precetti della verità e dell’amore,

Presi allora a predicare alla gente;

Ma i compagni mi copriron d’insulti,

E scagliarono pietre – furiosamente! 

Così cosparsi il mio capo di cenere,

Come un mendicante fuggii dalla città:

Ora, vivo come un uccello nel deserto,

E vado mangiando ciò che Dio mi dà. 

Ma rispettando il giuramento eterno,

Laggiù la terra mi è sottomessa;

E liete, giocando con i raggi, 

Le stelle mi ascoltan la notte. 

Quando per la città chiassosa,

Percorro la strada affrettato, 

I vecchi dicono ai bambini, 

Con un sorrisetto spudorato: 

«Guardate: ecco un esempio per voi!

Orgoglioso, egli è fuggito da noi:

Lo stupido pensava che Dio 

Cantasse attraverso le sue labbra. 

Guardate, figlioli: com’è cupo,

Com’è pallido, che figura trista!

Guardate com’è povero e nudo,

Guardate come ridono alla sua vista!»

THE PROPHET 

Since when the almighty Lord

Had given me the prophet’s vision,

In the eyes of men I always caught

The figures of sin and treason. 

Thus to the people I began to spread

The love’s and truth’s commandment:

So all the folks threw at me for that,

Hard sticks and stones like madmen. 

Oh, and ashes on my head I put on,

And ran – a beggar – from the town:

So now there in the desert I live alone,

Like birds on food that God sends down. 

There the earth serve me right,

To the songs of the Lord obeying;

And the stars listen to me at night,

With their rays joyously playing. 

And when to towns’ walls I run,

Silent through the noisy places,

The old men say to younger ones,

With shameless smiles on their faces: 

«Look, there stands a model for us!

Far away he ran from life like ours:

That fool wanted to force us to trust

That God was singing through his art! 

Can you see, dear children of mine,

How dark and sad and tired he is?

He is so poor, bare and deprived,

That all people make fun of him!»

ТУЧКИ 

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники

С милого севера в сторону южную. 

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?

Зависть ли тайная? злоба ль открытая?

Или на вас тяготит преступление?

Или друзей клевета ядовитая? 

Нет, вам наскучили нивы бесплодные...

Чужды вам страсти и чужды страдания;

Вечно холодные, вечно свободные,

Нет у вас родины, нет вам изгнания.

NUVOLE 

Nuvole nei cieli, in eterno erranti!

Perle, sulle azzurre steppe infilate,

Dal caro nord al lontano meridione,

Voi correte, come me esiliate…

Vi muove forse un verdetto del destino?

Un’invidia segreta o malizia manifesta?

Vi opprime forse il fardello del delitto?

Gli amici, con la velenosa maldicenza? 

No, siete stanche degli aridi campi,

Vi sono straniere passioni e pene:

Eternamente gelide voi vagate,

Né una patria né un esilio avete.

CLOUDS 

Clouds in the skies, forever roaming!

Pearls, on the blue steppes threaded,

From the dear north to the distant south,

Like me exiled, you run and run about... 

Does a verdict of fate move you?

A secret envy or a manifest malice?

Does the burden of crime oppress you?

Or friends, with venomous calumny? 

No, you are weary of the barren fields,

Passions and sorrows are foreign to you:

Forever frosty you wander and wander,

Neither a homeland nor an exile have you.

СОЛНЦЕ ОСЕНИ

Люблю я солнце осени, когда,

Меж тучек и туманов пробираясь,

Оно кидает бледный мертвый луч

На дерево, колеблемое ветром,

И на сырую степь. Люблю я солнце,

Есть что-то схожее в прощальном взгляде

Великого светила с тайной грустью

Обманутой любви; не холодней

Оно само собою, но природа

И всё, что может чувствовать и видеть,

Не могут быть согреты им; так точно

И сердце: в нём всё жив огонь, но люди

Его понять однажды не умели,

И он в глазах блеснуть не должен вновь

И до ланит он вечно не коснётся.

Зачем вторично сердцу подвергать

Себя насмешкам и словам сомненья?

SOLE D’AUTUNNO

Io amo il sole d’autunno, quando

Tra le nubi e le nebbie si fa largo,

E getta un raggio morto, pallido,

Sugli alberi dondolati dal vento...

E sull’umida steppa. Io amo il sole:

Nello sguardo d’addio del grande astro,

V’è qualcosa di simile alla pena oscura

Di quand’è tradito l’amore. Non è freddo

Il grande astro, in sé; ma la natura,

E tutto ciò che sente e vede,

Non accolgono il suo calore. E così è

Il cuore: in esso è ancora vivo il fuoco;

Ma non seppe capirlo un giorno il mondo,

E da allora ai suoi occhi non dona bagliore,

E mai più sfiorerà le sue guance, in eterno:

Perché una volta ancora esporre il cuore,

A parole di dubbio, e a tanto scherno?

AUTUMN SUN

I love the autumn sun, when

Between mist and clouds,

It throws a pale dead beam,

On a tree lulled by the wind,

And on the damp steppe. I love the sun:

There is something in its look

So similar to the torture of a

Betrayed heart: the sun’s not cold

In itself, but nature

And all that feels and sees

Are not warmed by its touch.

So is the heart: still full of fire,

But by people once misunderstood,

It shall not shine in their eyes again,

It shall not touch their cheeks again:

Why once again should it be exposed,

To so much laugh and doubting words?

*

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Я раньше начал, кончу ране,

Мой ум немного совершит;

В душе моей, как в океане,

Надежд разбитых груз лежит.

Кто может, океан угрюмый,

Твои изведать тайны? Кто

Толпе мои расскажет думы?

Я - или бог - или никто!

*

No, io non sono Byron: io son diverso.

Pur ancor sconosciuto, sono un eletto;

E come lui, dal mondo son tormentato...

Ma con l’anima russa in petto sono nato.

Cominciai presto, finirò dunque prima:

Grandi opere non compirà la mia mente.

Come in fondo all’oceano, nell’anima mia,

Giacciono dunque le mie speranze spente.

Chi mai potrà, oceano mio tenebroso,

Conoscere i tuoi segreti? Del cuor mio,

Chi narrerà alle folle i miei pensieri?

Se non io – nessuno – o solo Iddio!

*

No, I’m not Byron; I’m another one;

But I am yet – another chosen soul,

And just like his tormented by the world;

A russian hearts beats in my chest, though.

So soon I started, so soon I’ll stop:

And nothing my mind will create.

Like in an ocean, deep in my soul,

All my hopes by now they lay...

Tell me who, my murky murky ocean,

Will your secrets read with devotion?

Who will tell people my thoughts?

If not me – noone – or God!

*

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом...

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть.

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь,

Чтоб, всю ночь, весь день мой слух лелея,

Про любовь мне сладкий голос пел,

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

*

Sulla strada esco da solo;

Nella nebbia, brilla il sentiero sassoso.

È quieta la notte. Il deserto porge l'orecchio al Signore,

E le stelle chiacchierano fra di loro.

È meraviglioso, è solenne il cielo!

Sonnecchia la terra, in una nube turchina...

Cos’è allora che mi ferisce e mi tortura?

Cos’è che anelo? e cosa rimpiango?

Io non pretendo più nulla dalla vita,

E nulla rimpiango dei giorni passati;

Sogno solo la libertà, sogno la pace!

Vorrei dimenticare, e addormentarmi...

Ma non del gelido sonno tombale!

Vorrei addormentarmi sì, per sempre,

E che fosse placata la furia del cuore,

Così che il mio seno si alzi, respirando...

Vorrei sentire notte e giorno, all’orecchio,

Canticchiare carezzevole la dolce voce dell'amore;

Vorrei che sopra di me, sempre verdeggiante,

Si chinasse la quercia bruna, a far rumore...

*

So alone, alone I wander on the road;

Through the haze shines the pebbly trail.

The night is calm, the desert listen to the Lord,

And the stars are chatting above my way.

So wondrous is heaven, and so stately...

And the earth’s sleeping in a turquoise light.

So why is my heart so shattered and heavy?

What do I regret? for what do I strive?

From life, nothing more now I want;

And for the past, I have no regrets.

Now only peace and freedom i long for:

And how I wish I could faint and forget...

How i wish i could sleep forever,

Not of the frosty sleep of death;

But if only my heart would lose his fervor;

So that my chest could lift in a gentle breath.

Oh I would love, I would love to hear,

Day and night, the gentle voice of love,

And the stately oak – the evergreen –

Bowing over me, and rustling above.